В поле

Продолжение. Подходил конец сезона, конец января уж — пора подводить итоги. И ходить по полям не так интересно стало — повыбили зайца, чего уж скромничать и все валить на сельхозтехнику и химию! Скучновато: белый день прошатаешься по мерзлым пашням, а поднимешь два-три русачка — да и то вне выстрела... В такое время нужен большой гай, глубокой «подковой» охватывающий поле, «застрел» на углы — вот тогда...

На охоту

Но в тот день выскочил я из дома еще затемно один, с вечера не договорившись ни с одним из знакомых охотников на совместный выход. А уж в поле и вовсе сторонился чужих компаний — кто его знает, как еще отнесутся ко мне незнакомые люди, лет-то мне было...

Погода — загляденье! Ярко-голубое небо, ярко-белый снег и яркое-яркое солнце. Но — ветер. Неуютный степной ветер, гнущий бунчики тростниковых балок и стегающий лицо щепотками снежной пыли. Дул он не первый день, а может, не первую неделю — в наших краях это не редкость, особенно в конце зимы. Но снега было много, он лежал сплошной белой пеленой, укрывая нежную зелень озимых и мелкую бороньбу, и лишь на очень крупно нарезанной пашне обнажились чернотой земляные глыбы. Они густо пятнали снежную белизну, и от них рябило в глазах. Сапоги мои соскальзывали на скрытых под снегом земляных комьях и громко стучали, выбивая на белую чистоту обломки чернозема и мелкую серую пыль.

Я старался идти против ветра, чтобы не подшуметь зверя, и глаза мои слезились от морозного ветра и солнца, а скулы постепенно теряли чувствительность. Сколько сегодня? Градусов пятнадцать, кажется. При ветре это будет... Да, многовато! Тут не постоишь, любуясь степным простором — враз «закацубнешь»! Одет я был достаточно тепло, чтобы не мерзнуть только во время движения. Но руки укрыты надежно — тонкие шерстяные перчатки, а сверху мотоциклетные «краги» из толстой замши. Хорошо — в рукава абсолютно не задувает, пальцы не теряют гибкости и подвижности. А руки в стрельбе — это уже полдела, если не больше. И снимать мои нарукавные доспехи нет надобности — ружье-то у меня с одним спуском, управлюсь свободно, да и не впервой. Эх, было бы только по ком стрелять! Вот уж вторую пашню простукиваю подошвами — и пока что впустую... Может, на зеленя выйти? Да нет, нет, на пашне будет заяц в такой день — проверено не единожды... Ляжет вот в такую ямку за земляной грудкой — и свисти-не свисти ветер! Тут тихо и тепло. Да, сколько на поле таких укромных ямок-колодцев... И интересно, сколько зайцев «прошел» я, так и не увидев — просто не выскочил косой под выстрел, на почти верную смерть, остался лежать себе дальше? Все-таки дурная эта охота, как ни зови ее — «самотопом», «с подхода» или «с подъема» — верно, что на «авось» топаем, на удачу. И какая она все-таки интересная, сколь желанен неожиданный подъем зверя в непосредственной близости от тебя. Порою ожидание неминуемого подъема настолько обостряет чувства, что где-то в глубине сознания рождается легкий страх — а вдруг... сердце не выдержит?! Доходило и до таких мыслей... Но поучаствуйте вы где-нибудь в лесу в «правильном» загоне на зайцев, постреляйте в выскакивающих на стрелковую линию зверей — будете ли вы бояться за свое сердце? Скорее всего — нет. Все там есть — а неожиданности маловато!

Не было удачи — оставалось на ходу перебирать в памяти свои удачи в прошедшем сезоне. Не так плох он был — четырнадцать русачков и лисичка! Вот тебе и «курковка»! Стрелять надо уметь... Вспомни, как поднялся тот заяц, из посадки, с краю, стрелой пронизал ее и вылетел на следующее поле, и как ты влепил заряд куда-то между тополевых стволов, но вторым все-таки достал его, поймав мушкой мелькающее на поле за деревьями серое пятно! И русак после выстрела, мгновенно убившего его, покатился по изумруду зеленей, сверкая белизной брюшка... А тот, что вскочил в бурьяне на склоне кургана, когда ты, обойдя почти весь курган, подошел к кустам терна и уже протянул руку за крупными черно-синими ягодами, заранее чувствуя во рту из дикий терпкий вкус? Заяц мелькнул и скрылся, укрытый поросшим бурым разнотравьем склоном, а ты, разодрав щеку колючей веткой, метнулся к вершине кургана, к заброшенной треноге геодезического знака и вновь увидел его, несущегося по полю со скоростью ветра! А потом удар — и вот она, твоя добыча, сереет боком — далеко, далеко! Черт его знает почему, но с отцовского ружья мне удавались порой совершенно, казалось бы, невозможные выстрелы, до идиотизма трудные. Причем, я заметил, ружье «любило» крупную дробь, до «четырех нолей» включительно. Тем и поразителен случай, о котором я хочу рассказать, что он стоит особняком в череде других, тоже не совсем обычных, но которые я могу объяснить. Этот же моему пониманию не подвластен.

Заяц

К полудню я вышел на очень длинную, «утробистую», пашню и, не останавливаясь, запрыгал по ее бесчисленным буграм, иногда соскальзывая в глубокие, полные наметенного снега ямы. Ну, здесь-то должен быть заяц, это их старое, проверенное и излюбленное место. Здесь я взял уже не одного тяжелого, крупного русака. Только где лежит он сегодня? Поле огромно, и на нем моя одинокая фигурка — маленькой черточкой.

Но зайца я поднял. Русак вылетел из снежного сверкания и понесся вдаль, уже почти недостижимый для сухо и негромко треснувшего на морозе дуплета. Восемьдесят метров — моральное право на этот выстрел я имел, если учитывать пятимиллиметровую дробь в ружье, снежный покров и мои молодые ноги. Только б зацепить — догоню! Только 6 капля крови на снегу — загоню.

Но нет, в тот раз чуда не произошло — выстрел вздыбил вокруг несущегося стрелой маленького на таком расстоянии русака радужно вспыхнувшую на солнце снежную пыль — и он легко, стремительно умчался, растаяв в прозрачном зимнем воздухе на краю огромного поля. Еще один вскочил совсем далеко, мелькнул светлой точкой у подножия темных акаций высокоствольной лесной полосы и тоже пропал в ее заснеженных бурьянах.

Я вытащил из патронников серо-желтые латунные гильзы, полевой ветер мгновенно унес запах горелого пороха и неуловимое, исчезнувшее тепло выстрелов. А новые патроны плотно и уверенно сели на свои места в ружейных стволах, и каждый из них хранил в себе ровно сорок увесистых, хорошо отполированных дробин, закрытых мягким и рыхлым пробковым пыжом-прокладкой, залитой небольшой порцией смеси парафина с вазелином.

После обеда цепочка моих заметаемых снегом-поземкой следов уткнулась в широкую лесную полосу, тянувшуюся вдоль железной дороги. Ветер гудел в вершинах деревьев, но в самой посадке, куда я зашел, продравшись сквозь царапавшие одежду колючками железные ветви желтой акации, густо росшей на ее опушке, было на удивление тихо. Поразительный контраст свистящему ветром голому полю, по которому я только что брел. Тишина — только глухо гудят высокие кроны дубов и акаций. Завороженный этой неожиданной

тишиной, я шел по колено в снегу среди деревьев, словно в сказочном безмолвном царстве. Это была очень густая лесополоса, до листопада охотиться в ней было практически невозможно – ничего не видно! Но сейчас она напоминала заснеженный парк. Здесь даже перепархивали синицы, и я с удивлением смотрел на маленьких птиц — непривычно было после безжизненного поля, из которого ветер выдул все живое, видеть какое-то проявление жизни.

…и не только

Но пришел я в это место не случайно. В посадке были старинные лисьи норы — небольшой городок из нескольких отнорков. Я каждый год навещал их, ни на что особо не надеясь — просто, хотелось лишний раз убедиться, что старая нора по-прежнему существует. Случилось как-то и убить здесь лису — ночью, на засидках, да еще раз при загоне на зайцев на меня выскочил большой старый лис. Нет, припомнил — было и еще разок: запустили мы с компанией в эту посадку двух эстонок, так они сразу трех лисиц подняли. Две выскочили в поле и ушли, а одна, молоденькая, светленькая самка, полезла к железной дороге, где на ее беду, на опушке оказался я. В общем, лисы жили в этой посадке всегда. Только вот в наши дни нет их — выкурили зверей вездесущие норники, и не только лисиц, но и поселившегося было после них барсука. Раскопали и его, бедолагу, оставив на месте старинных нор уродливые траншеи с обвалившимися стенами двухметровой глубины.

Но во времена моей юности норы были целы и невредимы; вскорости вышел я прямиком к городку и поразился обилию следов вокруг отнорков. Следы были повсюду, снег под деревьями был буквально истоптан зверями. Ближе к норам пробиты широкие тропы. Тут и там на снегу желтели пятна мочи. Ну ясно, наступило время лисьих свадеб!

Что было делать — постоял я возле нор, позаглядывал в их таинственную темноту и пошел по посадке, держась ближе к опушке, что выходила в поле. Шел не торопясь, шурша снегом, поглядывая по сторонам. Близкое поле светлело за деревьями заснеженным простором, по нему пробегали змейки белесой поземки.

И вдруг меня словно кипятком облили: вижу — по полю, вдоль самой опушки посадки МНЕ НАВСТРЕЧУ идут ДВЕ ЛИСЫ! Вижу, как ветер стегает их поземкой, и они, ужимаясь, отворачивают от него мордочки. А на меня они и внимания не обращают — попросту меня не видят. Не видят!!! И идут ко мне!

Я стоял в посадке метрах в шести от опушки. Мог бы напустить зверей на эти самые шесть метров — в этом можно было не сомневаться, так как я очень хорошо видел, что лисам совершенно нет дела до того, что делается вокруг. Им мешал ветер, стегающий колючим снегом и шумящих в ветках опушки, а рядом были их родовые норы, в которых их никто особо не беспокоил. Я стоял неподвижно. Мне незачем было шевелиться. Курки ружья были подняты, в стволах надежные патроны. До лисиц было тридцать метров. Я дал им пройти еще пять. Ближе стрелять было неумно. Когда я поднял ружье, они даже не обратили внимания — так им мешал ветер с поля. Я прицелился и выстрелил. Сначала в одну лисицу, потом во вторую, хотя при желании их можно было убить одним выстрелом. Они развернулись, словно две оранжевые пружины, и, рванувшись в посадку, исчезли в кустах.

В первое мгновение я даже не огорчился — просто не понял, что произошло. После моих выстрелов на снегу должны были остаться две лисы, битые наповал — с такого расстояния подранки редки. Ну, пусть одна будет бита мертво, а вторую придется дострелить, перезарядив ружье трясущимися от счастья руками.

От огромного счастья, до той поры для меня просто неслыханного. Упавшего на меня с неба за какие-то заслуги, которые я, может быть, еще не совершил, но обязательно совершу. Ну, наконец, если это счастье все-таки на меня свалилось, а я по какой-то причине не смог его использовать полностью — там, на опушке, в двадцати метрах от меня, должна остаться ХОТЯ БЬ1 ОДНА лисица, что, конечно, совсем не то, что две... Но там НЕ БЫЛО НИ ОДНОЙ ЛИСИЦЫ.

Я подбежал к месту словно в бреду. Мозг отказывался верить случившемуся. Вот их следы, вот выброшенный снег от первых испуганных прыжков... А где же следы дроби, борозды по снегу, кровь, выбитая шерсть? Где следы выстрела с двадцати пяти метров в стоящую лисицу полным зарядом крупной дроби? Их нет!!! Нет, и все тут. Висит перебитая веточка — очевидно, срезало дробинкой — и все...

Мысли смешались в моей голове... День сейчас или ночь. День... Ясный зимний день, около двух часов. Так как же можно промазать дуплетом в двух идущих шагом лисиц с такого расстояния?.. Я ничего не понимал...

Прошел сколько мог — пока они не затерялись среди других, — по следам стреляных зверей — ни кровинки, ни шерстинки...

Словно в полусне побрел по посадке дальше. Все так же неподалеку от опушки. Оплакивая свое горе. Я не хотел никуда идти, не хотел возвращаться домой. Я хотел лечь в снег и заплакать. Или умереть. Но только не брести молча в этой заснеженной посадке, где только что упустил свое счастье.

Я шел и бездумно глядел в сторону поля сквозь ветви деревьев. И вдруг увидел ЕЩЕ ОДНУ ЛИСИЦУ!

Она ТОЧНО ТАК ЖЕ, как и две предыдущие, шла по полю вдоль опушки, ужимаясь от ветра, навстречу мне! До нее было около тридцати метров. Я дал ей пройти еще пять. Зачем рвать шкуру с более близкого расстояния? Когда я поднял ружье, она не заметила этого движения. Ей тоже очень мешал ветер. «Ну, — подумал я, цепенея, — вот тебе, кретин, судьба дает еще один шанс — хотя неизвестно, за что...»

Я прицелился и выстрелил. Прямо ей в бок, а потом, когда она бросилась в кусты, — прямо перед ее носом. На лисицу это не произвело никакого впечатление. Она так же исчезла, как и две перед ней.

Я подумал, что нездоров. Нормальный человек не мог так стрелять... Нормальный человек пошел бы осмотреть следы, сказал я себе, и пошел.

На снегу не было НИКАКИХ СЛЕДОВ моих выстрелов. Опять висела одна или две срезанные дробью веточки. Ни крови. Ни шерсти. Я ни в кого не попал. На этот раз я уже не мог таращить от ужаса глаза и хвататься за голову.

У меня не осталось сил казнить себя. Перезарядив ружье, я просто побрел по посадке дальше. Мысль, что может появиться еще одна лисица, чуть не заставила меня зарыдать от жалости к самому себе. И от злости на себя.

Охотники

Я вздрогнул, когда впереди мелькнуло что-то темное, но тут же нервно вздохнул — из-за деревьев, отряхивая снег с одежды, вышли двое охотников.

Когда я смотрел на них, у меня, наверное, было странное выражение лица, потому что один из них, подойдя ближе, спросили:

— Ты чего это... палишь тут? По ком?По голубям, что ли? — добавил второй.

— А мы с дороги слышим — кто это, думаем?

— По лисам я стрелял, — обреченно промолвил я. — Два раза... почти в упор...

— Га-га-га, — засмеялись они, не веря. — Ну и дэ ж воны...

Они не успели досмеяться. Глянув мимо них, я увидел ЕЩЕ ОДНУ ЛИСИЦУ. Она трусцой пересекала посадку в тридцати метрах от того места, где мы разговаривали.

— Лиса! — дико и весело заорал я, указывая им за спины.

Они повернулись лихо — ребята еще те были! Я отпрыгнул в сторону и, прицелившись в сугроб, за которым скрывалась рыжая молния, выпалил раз за разом. Почти синхронно прогрохотали двустволки моих собеседников. Вздымая снежные вихри, мы бросились к кустам, где в последний раз мелькнула лисица.

Я ничуть не удивился, когда там не оказалось никаких следов от пролетевших почти двухсот граммов свинцовой дроби. Я уже ничему не удивлялся в тот день...

Но с казачками, у которых после встречи с лисой глаза загорелись пламенем азарта, мы прочесывали ту заснеженную посадку до позднего вечера. До первых зимних звезд — без всякого результата. Это не могло повториться — но тогда нам не хотелось в это верить.

И даже теперь, по прошествии двадцати пяти лет с того памятного дня, анализируя происшедшее с позиции опыта и здраво: о смысле, я не нахожу сколько-нибудь удовлетворяющее меня объяснение. Я был очень молод, но стрелял отлично — редкий заяц уходил от меня, поднявшись в меру. Да и много ли уменья чадо при стрельбе практически неподвижной лисицы, стоящей боком в двадцати пяти метрах? Патроны? За них я могу поручиться — в тот день у меня с собой были только патроны с крупной дробью, с зимними зарядами.

Мешающие ветки? Вздор — учитывая расстояние... Волнение, помешавшее правильному прицелу? Вряд ли — у меня было время, чтобы успокоиться. Что же? Что?

Не знаю...

«Охотничьи просторы»