Три дуплета

Стреляю я всю свою жизнь с раннего детства. Начинал, как и многие мои сверстники, с допотопных рогаток и самодельных луков. Не счесть округлых голышей, выпущенных мною из деревянной рогульки с примотанной к ней упругой резиной и куска кожи от хлястика старого ботинка — по воробьям и скворцам, пустым консервным банкам, бутылкам и, каюсь, по оставленным хозяйками на бельевых веревках прищепкам, которые от меткого попадания начинали крутиться пропеллерами, а чаще разлетались на кусочки. Для наконечников своих стрел и их оперения, как и положено существу разумному, я придумывал и опробовал множество материалов — от заточенных надфилей и куриных перьев до гибких обоюдоострых ромбов из ножовочных полотен и лепестков луженой жести, взятых с соседнего консервного завода. Прогресс в деле совершенствования меткости и поражающих способностей этого оружия был налицо, но закончился в тот день, когда я смог убедиться в неоспоримых преимуществах оружия огнестрельного.

Сосед

Сосед по дому, несколько старше меня по возрасту, решил опробовать только что созданный в стенах домашней мастерской «самопал», состоявший из деревянной пистолетной рукоятки и трубки неизвестного происхождения и назначения, внутренний диаметр которой был не велик и не мал, а годен как раз для того, чтобы в него с легким трением проходила свинцовая пломба, какими опечатывают двери складских и иных помещений. Трубка с одного конца была сплющена и внутри залита оловом, а с левой стороны — по ходу или направлению стрельбы — имела затравочное отверстие, изготовленное при помощи трехгранного напильника и «цыганской» иглы. Скреплялись эти две основные части медной проволокой, плотными витками стягивающей ствол и ложу. На вид «самопал» был довольно крепок и надежен.

Пробовать его решили за ближайшим сараем — дальше отойти не было терпения. Кроме того, место было со всех сторон закрытое, укромное. Я повесил на деревянную стену сарая доску с многочисленными отметинами моих упражнений с луком и стрелами, а Володька, отойдя от нее метра на три и прицелившись, чиркнул спичечным коробком по укрепленной у затравочного отверстия спичке.

Грохнуло как из ружья, если не громче. Я стоял сзади стрелка, и мимо моей головы что-то промелькнуло с легким шорохом, словно бы птица крылом махнула. Доска-мишень упала. Я подскочил к ней. В доске зияла пробоина толще моего пальца, с обратной стороны иглами топорщились вырванные щепки. Вот это да! Вот это сила! Вот это...

Я обернулся к Володьке. Он стоял на месте и недоуменно рассматривал зажатый в правой руке обломок пистолетной рукоятки.

— A-а... где самопал-то?.. — только и смог выговорить я.

Нашли мы наше оружие под стенкой сарая, куда оно попало, пролетев по воздуху с десяток метров. Даже сейчас, когда вспоминаю этот случай и представляю себя с торчащим из глаза железным стволом «самопала», мне становится страшновато. Тем более, что спустя какое-то время после того памятного испытания мне пришлось тащить на спине в больницу знакомого мальчишку с оторванными пальцами — после выстрела из подобного оружия. Кажется, он заряжал «самопал» винтовочным порохом, а может, просто сыпанул в него «Сокола» больше, чем надо, да еще, небось, забил заряд покрепче шомполом...

Но мы продолжали стрелять, несмотря ни на что. «Делали выводы» из разорвавшихся, раздувшихся или «сушивших» руки самопалов, доставали невесть где особые толстостенные трубки для стволов, делали особо прочные «ложа» из клена и акации — и с переменным успехом охотились в застаничных посадках на воробьев, дроздов и скворцов, в те времена черными тучами застилавших по осени огороды и сады.

Потом для меня «самопалы» ушли в небытие. Стали архаическим прошлым.

Отец

Мой отец, работавший на заводе механиком «КИП и А», поняв мою неистребимую тягу к огнестрельному оружию, рассудил правильно: если уж нельзя запретить, вернее, искоренить небезопасное мое увлечение, — тогда лучше пойти мне навстречу и, по возможности, уменьшить риск лишиться рук либо глаз.

Он пошел двумя параллельными путями. Во-первых, стал совершенно серьезно учить меня тому, что можно назвать простейшей внутренней баллистикой выстрела, а иными словами — сколько и чего можно класть в ствол, а чего нельзя. И я совершенно серьезно отношусь к этому до сих пор.

Во-вторых, он попросил меня показать ему мой последний образчик оружейного искусства, в котором ствол уже крепился к ложе не проволокой и изоляционной лентой, а жестяными аккуратными накладками на шурупах, а «затравка» не пропиливалась и затем пробивалась иглой, а просверливалась двумя сверлыш- ками, одно из которых было совсем как волосинка.

По достоинству оценив техническое совершенство модели, отец попросил меня все же закинуть «оленебой» — так назвал я свое творение из-за длины ствола — куда подальше. А взамен сделал мне... пистолет. Ну, может для этого изделия слово «пистолет» звучало слишком громко и устрашающе, но — судите сами. Выточенный на токарном станке гладкий стволик под капсюль «Жевело» был запрессован в ствольную коробку с прорезями по бокам, где скользили «пуговки», соединенные с подпружиненным ударником. И все! Не было ни выбрасывателя, ни запирания ствола — гильзочка капсюля удерживалась после выстрела силой пружины ударника. Впрочем, при определенной добавке пороха ударник после выстрела оказывался взведенным, а капсюль выброшенным из ствола и лежащим в коробке — оставалось вытряхнуть его через боковое окно и вставить новый. Дробинка — «четырехнолевка» — вкладывалась с дула и запыживалась клочком бумаги. Рукоятка пистолета была сделана из текстолита и скреплялась с коробкой винтами. Мои результаты по сравнению с достижениями друзей сразу выросли — не надо было чиркать коробком по затравке, сбивая прицел, исключались осечки со всеми вытекающими неприятными задержками.

В общем, технически и теоретически я был достаточно подкован, чтобы в двенадцать лет получить в подарок — нет, не ручной пулемет Дегтярева, конечно, — но великолепную новенькую «ижевку» — одностволку шестнадцатого калибра. Из нее я убил свою первую ворону и первую утку, и первого зайца, и... много чего первого! У ружья был нормальный бой, оно было «бескурковое», необременительное для подростка по весу.

— Как, спросите, можно было охотиться в густонаселенной местности в такие «молодые годы»?

— Ну как, как... Как многие охотились! Росту я был не по годам высокого, да и с отцом же рядом... Вскорости получил я свой первый — юношеский — охотничий билет, где было немного напутано с датой рождения. И не так много прошло времени — стал я хаживать по осенним полям в одиночку. А в стрельбе — в стрельбе обогнал я и батьку своего, и многих знакомых охотников...

В те времена у нас в районном обществе как раз затеяли стрелковый стенд открыть — ну и я, как перспективный «юный член общества», оказался весьма к месту. Стенд устроили «траншейный» — за неимением больших средств у общества и, по теперешним меркам, весьма скромный. На поляне возле речки у железнодорожного моста выкопали траншею — яму, накрыли ее наклонно установленной бетонной плитой — вот и весь стенд. В пятнадцати метрах, как положено, черту по земле мелом провели, по краям флажки воткнули, и несколько человек в оцепление отправили. Стрелковое место, конечно, одно — становись на него и кричи: «Готово!?» Из ямы отвечают: «Готов!» — и флажок красный высовывают. Тогда, если стрельнуть хочешь, надо крикнуть «Давай!» — или по-другому, кто как умеет. А перед этим можно к ружью приложиться — ну, все как на, скажем, чемпионате мира. Один из наших, дядя Саша Златкин, даже кричал не «Давай!», как все, или так — «Кидай!», как самый старый участник тех стрельб, Николай Захарович, — а «Ап!». И ружье у него было особенное — немецкий «Меркель» с вертикальноспаренными стволами, да еще двенадцатого калибра.

Первые шаги

А мы с отцом, когда на этот стенд первый раз меня отправлять собирались, о ружье тоже задумались. Мое «ИЖ-18» явно не годилось по причине одноствольности. Отцовское «БМ-16» тоже каким-то неподходящим казалось — с внешними курками-то... Что делать? Решили у Николая Гаха, соседа, попросить. У него бескурковая «ижевка» двухствольная была, а что шестнадцатого калибра, ну так что ж — тогда он расхожий был, калибр этот.

И с этим рядовым «ИЖ-58» я три года подряд «завоевывал» первые места в стендовой стрельбе в нашем районном обществе.

И даже «в край» ездил. Места я там, конечно, никакого не занял, но на второй юношеский разряд «посуды наколотил» и даже получил приз — двести заряженных патронов.

Дробь этих патронов давным-давно окислилась в грунте, рассеянная среди полей и лиманов, как и миллионы других свинцовых крохотных шариков, пущенных из моего ружья. Только некоторая — совсем мизерная — часть этих маленьких снарядов, вылетевших с околозвуковой скоростью в сторону улетавшей и удиравшей от меня дичи, поразила цель, остальная же — львиная — доля никакого вреда никому не причинила. Но я верю, что каждая частичка, казалось бы, совершенно бесполезно выброшенного металла все-таки пользу мне принесла. Эта польза — опыт стрелка, а если говорить и мыслить шире, — охотника, для которого сделать подранка при «верном» выстреле все равно, что футболисту забить гол в свои собственные ворота.

Вскоре после моих успехов на стенде и, естественно, на охоте, встал вопрос о приобретении нового ружья, посолиднее моей одностволки. Но заработка моих родителей на это не хватало, и отец уступил мне свою двустволку, что было одобрено всеми знакомыми охотниками при первой же коллективной поездке на заячью охоту. Должен сказать, что ружье это, покинувшее стены Тульского оружейного завода под маркой «БМ-16», в то время, когда практически из рук отца перешло в мои, настолько по внешнему виду и техническому устройству отличалось от того, что называется именно «базовой моделью», что, по-видимому — во всяком случае я ничуть не удивился бы этому, — даже главный конструктор завода не вдруг узнал бы свое детище. Чтобы получше объяснить, что же все-таки представляло собой отцовское ружье, надо хотя бы вкратце напомнить, как выглядела та самая обычная «тулка» — мОлодежь-то нынешняя ее может и не знать вовсе. В общем-то — простая «горизонталка» с внешними курками и березовой ложей с полупистолетной шейкой и металлическим затыльником. Покупали мы с отцом ее в культ- маге за сорок три рубля пятьдесят копеек, как сейчас помню. Несколько лет отец с ней благополучно проохотился, а потом взялся, как он выражался, за модернизацию, что являлось для него чем-то вроде хобби. Он «модернизировал» в нашем доме практически все механизмы, стоило тем только начать давать какие-либо сбои, — и в конце-концов добрался до своего ружья.

«Тулка»

Нет, в ружье никаких сбоев замечено не было. Просто отец, прослышав о замечательно легких ружьях каких-то фирм, посчитал свою «тулку» чересчур тяжелой. И он ее «облегчил». Во-первых, понасверлил восьмимиллиметровым сверлом в подушках колодки ряд глухих отверстий. Это снизило вес ружья, как он смог убедиться путем взвешивания на лабораторных весах, незначительно. То, что в результате выборки металла может снизиться прочность колодки, его не испугало, и он продолжил «модернизацию». Были убраны — почти на протяжении всей длины стволов — соединительная и прицельная планки. Вместо них отец поставил на конце стволов легкую короткую соединительную втулку с мушкой на ней. Затем ему пришлось переделать цевье — новое вышло опять-таки чуть легче прежнего. Окончательный внешний вид ружья приобрело после того, как был убран стальной затыльник и пятка приклада была срезана, как это имеет место на некоторых ружьях.

Но главной отличительной особенностью этого ружья — язык не поворачивается назвать его «БМ-16» — было то, что оно после «доработки», как любил говорить отец, стало... односпусковым. Да-да! При двух внешних курках у ружья был один спуск. Конечно, сложный вариант односпускового механизма типа с инерционным телом отец сделать не мог, но то, что он сделал, было тоже очень неплохо. Позади рычага затвора, на оси, находился переводчик очередности выстрелов в виде флажка из пластмассы. Стоило, нажав на спуск и выстрелив из правого ствола, мгновенно перебросить флажок большим пальцем правой руки в правое положение, как ружье оказывалось готовым к выстрелу из левого. Переключение в реальных условиях происходило настолько быстро и легко, что совершенно не влияло на практическую скорострельность. Мне кажется, что никакие кнопочные переводчики по удобству пользования не сравняться с «отцовским» флажковым. Ему на охоте приходилось брать дуплетом и пару уток, и пару перепелок, а однажды от его выстрелов не ушли два русака, вскочившие одновременно. Когда я начал охотиться с этим ружьем, то вскоре так привык к переводчику, что просто забывал о нем, стреляя совершенно свободно из обоих стволов в любой последовательности.

Еще об одной особенности «модернизированной» «тулки» я чуть не забыл сказать. Проблема повышения кучности и резкости боя не минула, конечно, и нас с батькой. Я больше экспериментировал с концентраторами и укучнителями, отец же, конечно, пошел своим путем. Высчитав расположение дульных сужений в стволах своего ружья, он насверлил перед ними отверстий — «для сброса избыточного давления». Не берусь судить, какое приращение кучности получило многострадальное «БМ», но последний штрих в его дизайне это несомненно поставило.

Сам отец иногда брал свою «тулку» в руки, смотрел на нее так, как будто видел ее впервые, и говорил:

— Вид у нее какой-то... дикий...

Все сказанное призвано показать, что я — так как речь дальше пойдет в основном обо мне и повествование примет вид очерка, довольно неплохо разбирался в вопросах оружия и особенно практической стрельбы. Ведь то, что любишь, не можешь знать плохо. И когда то, что ты любишь и знаешь, как тебе кажется, вдруг преподносит сюрпризы, или еще того хлеще — неразрешимую загадку, которую тебе, может быть, НИКОГДА не удастся разгадать, вот тут-то и остается только скрести затылок и бормотать что-то вроде:

— ...Н-да-а! Ну что же... Все бывает...

Продолжение следует

«Охотничьи просторы»