Любовь к волку

Окончание.

И тут из ближних кустов прямо на меня выкатился пёстрый шар. Я даже

вздрогнул. Это была Жальма. Она кинулась к моим ногам. Тоскливо заскулила, стала царапаться, заглядывать мне в глаза. Будто просила прощения за принесённые хлопоты…

– Ну, полно тебе, полно, – успокаивал я собачку. – Заблудилась, что

ли? Не скули, айда домой.

Жальма, как мне показалось, нехотя трусила за мной и всё оглядывалась

назад, в сторону замёрзшего озера. Остановится и оглянется. И что она там потеряла?

К ночи ветер стих. Небо заволокло сизыми тучами. Повалил снежок – редкий, пушистый. Я вышел на крыльцо вагончика. Подставил ладони крупным хлопьям. Они моментально таяли в них и пахли первыми подснежниками.

«Хорошо было бы привезти букетик этих цветов жене, – подумал я. – Но довезу ли?». И такая тоска вдруг охватила меня по её глазам, теплу, ласке… Хоть волком вой.

В полночь снег прекратился. Я проснулся от какого­то дурного предчувствия. За окошком сияла большая круглая луна. Голубой снег отсвечивал ослепительными блёстками. И вдруг со стороны озера послышался похожий на плач вой. Тихий, вкрадчивый, с остановками. Он «развёртывался», набирал силу.

Жальма соскочила у меня с ног. Подбежала к двери, заскулила.

«Волк!» – молнией пронеслось у меня в мозгу. Остатки сна как рукой сняло.

Вой приближался к вагончику. Он достиг такой страсти и силы, что, казалось, колебал луну.

Я быстро встал. Натянул штаны, накинул на себя армейский бушлат. Не зажигая света, нашарил в рюкзаке в потайном карманчике патроны с картечью, вогнал в ствол ружья и вышел на крыльцо.

Жальма осталась за дверью вагончика, продолжая «плакать» и проситься на волю.

Вокруг простирался снег. Голубыми причудливыми волнами он накрывал валуны, холмы, кустарники… Таинственно и пугающе мерцали на вершинах ледники. Моя тревога усилилась. Я кожей чувствовал, что где­то рядом находится здесь какое­то другое живое существо.

Я спустился вниз. Стал пристально всматриваться в тёмные пятна. Вой прекратился. И ушные перепонки улавливали малейший шорох. Под ногами что­то прошмыгнуло. Я вскинул ружьё, но вовремя остановился. В сторону моего жилища пробежала полевая мышь. Я запоздало улыбнулся. Но моя улыбка тут же перешла в иную тревогу: в тридцати метрах от меня в зарослях полыни зажглись два изумрудных огонька. Они явно изучали меня.

«Волк!»… И ледяная змейка холодком проскользила по позвоночнику.

«Спокойно, спокойно», – стал уговаривать я себя, медленно поднимая приклад.

«Изумруды» исчезли.

Но я всё равно шарахнул из обоих стволов по зарослям полыни. Перезарядив ружьё, я подошёл к таинственному месту. Часть кустов была срезана, словно бритвой, но никакого волка там не оказалось.

Утром я обошёл куртинку полыни. На кустах и снегу заметил ворсинки шерсти. Пепельные, еле видные. И следы, следы… Следы волка. Крупные, видимо, принадлежащие матёрому вожаку. Они на махах уходили в сторону озера.

Я мысленно прикинул расстояние от моих ночных выстрелов до хищника. Да, выходило не больше тридцати шагов. Совсем близко. Эх, растяпа… Промазал. Ушёл, зверюга. Надо было стрелять навскидку. Всё равно уж…

Жальма волчком крутилась вокруг меня и всё норовила убежать в сторону озера. Но мой окрик осаживал её. Это собаку раздражало. Она неохотно возвращалась ко мне. Скулила, старалась заглянуть в глаза, нервно вертела пенёчком хвоста.

Я понял, что эта Жальмина «любовь» может кончиться для неё в лучшем случае – щенками­полуволчатами, в худшем – непоправимой бедой.

Я видел такую собаку – полу волк, полу овчарка – у одного чабана близ Иссык­куля. Она постоянно давила у него домашнюю живность – гусей, индюков, молодых барашков. И в конце концов убежала в горы. Кровь диких сородичей оказалась сильнее. Этот полу волк своими дерзкими набегами на скот не давал покоя сельским жителям. И его после многих тщетных усилий прикончили местные охотники.

Я с трудом представил будущих Жальминых щенков­полуволчат. Вот бегут они ко мне навстречу, и уши у них на ветру распластаны как крылья первых аэропланов. Смешно и чудно. Полуспаниель­полуволк. Какой­то ханурик, даже не овечка Долли.

Зачем калечить собачью породу?

Отныне я привязывал Жальму на крепкую цепь возле крыльца. А сам уходил в горы. Не придёт же волк средь бела дня к жилищу человека, пусть и временному?..

Мои выстрелы напугали серого хищника. Несколько дней он не подавал о себе никаких признаков. Наверное, ушёл далеко. Но Жальма всё равно вела себя странно, беспокойно порскала взад­вперёд. Всё порывалась убежать в сторону озера. Этот настрой каким­то непостижимым образом передался и мне, переходя в мужскую ревность то к самой Жальме, то к любимой жене, оставшейся в суетном городе. Как она там, без меня? Не рвётся ли тоже куда­нибудь? Ведь удержать её некому… Иногда длинными звёздными ночами между зимой и весной мне тоже хотелось выть, как и этому одинокому волку, приходившему к моей любимице. И тогда от отчаяния я лупил кулаками по неотёсанным доскам топчана и грыз не первой свежести подушку, набитую прошлогодним сеном. Жальма вздрагивала, скулила.

Последняя неделя моей командировки тянулась мучительно долго. Я уже отсчитывал не дни, а часы, когда за мной прилетит вертолёт и привезёт на смену других геологов.

По ночам за вагончиком всё также на сыром ветру перехлёстывались ветки тополей. С оцинкованной крыши капали сосульки: блюм­блюм, плим­плим… Это была весенняя мелодия. Над горами висела полная луна. Она разливала холодный свет.

И тут, как несколько дней назад, со стороны озера снова раздался вкрадчивый вой. Жальма насторожилась. Прислушалась. Соскочила на пол. Завихляла к двери.

Вой нарастал, набирал силу, становился тягучим. Теперь он раздавался не с одной точки, а ходил большими кругами возле вагончика, как сторожевой пёс вокруг забора.

Жальма лихорадочно металась по узкому «пеналу» нашего жилья. Скулёж её напоминал плач девчонки, строгие родители которой не пускают её на дискотеку. На мой окрик: «Перестань, ложись!» она не реагировала. Приказы мои были ей по боку. И я решил ничего не предпринимать. Пусть моя помощница бесится, а её новоявленный «жених» воет… Надоест, и перестанут. А нам всё равно скоро возвращаться на «большую землю».

На рассвете я решил спуститься в ближайший аул – пополнить съестные припасы. Купить свежих лепёшек и кое­какие консервы. Жальму я оставил в вагончике. Накинул на дверь навесной замок. Теперь она никуда не денется. Взял рюкзак, ружьё и потопал вниз к игрушечным домикам.

Вернулся я обратно уже в полдень, когда солнце стояло в зените. Остатки снега стремительно таяли, превращаясь в ручейки и напоминали многочисленные косички аульных девчонок­модниц. На проплешинах ярко зеленела трава. Кое­где вспыхивали огоньками первые маки.

Волнуясь, я откинул замок и распахнул дверь. Не терпелось угостить Жальму кусочком конской колбасы, купленной в сельском ларьке.

– Жальма, Жальма, где ты?

Внезапная тишина меня насторожила. Я заглянул под топчан, под колченогий стол. Перевернул в углу всю одежду.

Собачки нигде не было. И тут мой растерянный взгляд упал на окошко, расположенное над топчаном. Накануне сильный ветер выбил в нём стекло, и я закрыл его мешковиной. Мешковина валялась на полу. Значит, Жальма убежала. Меня обожгло, как кипятком. И куда только делась вся усталость?

Я отыскал патроны с картечью, взял ружьё и скорым шагом отправился в сторону озера. Раз оттуда постоянно раздавался вой, значит, где­то там логово волка­одинца. Неужели Жальма убежала к нему? Ревность к неразумной собаке, смешанная с ненавистью к её ухажору – серому хищнику, подстёгивала меня как можно быстрее оказаться на месте развязки. Сердце колоколом стучало в груди, било тревогу. Молоточки в висках торопили: скорее, скорее!

У последнего гранитного валуна, открывавшего широкую панораму на озеро, я остановился. Прижался к нему разгорячённым лбом, перевёл дух. А когда успокоился, увидел по правую руку от себя, метрах в пятидесяти, Жальму. Она сидела на задних лапах под кустом облепихи и радостно поскуливала. Ещё дальше от неё, примерно на таком же расстоянии, как я от Жальмы, возле озера стоял... волчище. Задрав к небу белёсую морду, он подвывал. Звал к себе мою любимицу. Но та в последний момент, видимо, растерялась или не решалась на роковой поступок.

До верного выстрела было далековато. И тогда я решил отрезать волку дорогу в горы. Лёд на озере растаял, превратился в шугу. Навряд ли он кинется в ледяную купель. Вот туда я и направился перебежками: маскируясь кустами, замкнуть круг меж валунов по левому берегу и выйти прямо в тыл противнику.

Манёвр мой был правильным. Минут через десять я приблизился к цели. Вот уже видна и холка зверя. Уши, его широкий лоб. Стоп! Нужно остановиться. Перевести дыхание, чтобы руки не дрожали, глаз был точным.

Но что это такое? Жальма громко залаяла. Стала кидаться взад­вперёд. Неужели она этим самым подала знак тревоги своему «возлюбленному»? И только я подумал от этом, как волк на махах стал уноситься в горы. Я вскинул ружьё и дважды выпалил ему вслед. Да где там! Крупный, сильный зверь ушёл. От горькой досады и бессилия я выпустил все оставшиеся патроны в небо… Пусть попробует только появиться ещё раз на моём пути!

Жальма, увидев меня, кинулась навстречу. Как ни в чём не бывало стала ластиться, скулить. Я со всей злости замахнулся на неё прикладом ружья, о чём потом не однажды жалел. Тот гневный взмах, казалось, навсегда запечатлелся в красивых персиковых глазах Жальмы. Она виновато прижалась к моему грязному сапогу. И очень хорошо, что тогда в гневе я не пнул её. Потом бы не простил себе этой жестокости на всю жизнь.

Вернулись мы к вагончику на закате.

Утром по рации мне сообщили, что вертолёт с геологами прилетит в полдень. Времени у меня было достаточно, и я с Жальмой отправился в карагачёвую рощицу за подснежниками. Подснежники мы не нашли. Наверное, их время ещё не наступило. Зато на проплешине мы подняли зайца­-толая, а возле ручья на галечнике спугнули двух красавцев­ фазанов. Но ружьём я не воспользовался. Охота на них была запрещена.