Коллега

– Коллега, мне кажется, что весь мир повернулся к тебе спиной, когда ты сидишь в мрачной камере следственного изолятора, да еще и не виновный. – Так говорил Иван Васильевич своему сокамернику, молодому, и, как ему показалось, доброму парню, тоже обвинённого в убийстве. Грустно было осознавать, что теперь долгое время ему придётся называть коллегами не только докторов.

Иван Васильевич был терапевтом в старокрымской поликлинике, и, говорят, неплохо лечил, но настоящей страстью у него была охота на копытного зверя. Когда приходил охотничий сезон, он забывал про все: про семью, про дом, про пациентов. Для него существовал только небольшой коллектив единомышленников, около десяти охотников, в который неофициально входил, и его пятнадцатилетний сын Дима. Василич, как его называли в коллективе, сам собрал своих друзей, знакомых и неформально оказался лидером в группе увлеченных людей. Дима по своему возрасту не мог иметь охотничьего билета, а тем более разрешения на право носить оружие. Но мальчик уже несколько лет ходил с отцом в лес и стрелял из отцовского ружья, да так метко, что многие мужчины завидовали ему. Отец не баловал сына, а где­то даже наоборот был излишне требователен, и, наверное, от того, что по­мужски скупо любил своего отрока старался дать ему все необходимое в жизни, а главное порядочность и доброту. Диме не главное было стрелять именно в зверя, он приобрел меткость в стрельбе по банкам, но в этот раз отец решил взять сына на настоящую охоту.

– Мы выехали около трех часов ночи, – продолжал свой рассказ Иван Васильевич, ­ потому что я договорился с руководством охотничьего хозяйства под Алуштой, и нужно было успеть на место до утренней зари, а ехать более двух часов. В прошлом году декабрь оказался на редкость холодным, мороз и снег выдавил зверя с вершин гор на равнины, где он укрывался от человека. Тут температура воздуха не опускалась ниже нуля, и парнокопытным можно было не только согреться, но и подкормиться.

Подъехали мы вовремя. Когда вышли в долину –
начало светать. Перед нами лежала огромная поляна с опрудкой посередине, а по незамёрзшей водной глади с важным видом плавали лебеди. В Крыму часто зимуют разные птицы, не долетевшие до Африки. Водоплавающие оккупируют лесные пруды и озера, а то и прямо селятся на берегу моря, и тогда люди их подкармливают, кто от всей души, а кто для удачного селфи. «Ты знаешь, почему их называют гуси­лебеди» – спросил я у сына. «Нет», –
ответил он.

Иван Васильевич вспомнил сына и безмерную свободу крымских лесов, отвернулся и, как­то неуклюже смахнул набежавшую слезу. Виновато взглянув на собеседника, продолжил свой рассказ:

– А вот присмотрись, сказал я сыну, – взрослые лебеди гордые и белоснежные, а между ними плавают чуть меньшие и серые – их детки. Они вылупились в этом году и еще не стали красавцами, как настоящие лебеди и напоминают гусей. От того у нас издревле в народе, да и в сказках называют их «гуси­лебеди». Охота на них запрещена, наша цель сегодня –
косуля.

Мы осторожно прошли мимо опрудки, что бы ни нарушить лебединую идиллию и, пройдя всю поляну, оказались в негустом сосновом лесу. Егерь расставил нас по номерам, то есть у каждого охотника был свой сектор стрельбы. Нас с Димчиком поставили вместе на один номер с таким расчетом, что бы я контролировал мальчишку. Он снял с моего плеча карабин, и привычным движением взял его наизготовку. Я показал сыну, с какой стороны загонщики будут гнать зверя, и мы стали ждать. Прошло где­то около получаса, но косули не появлялись. Вдруг я почувствовал запах дыма от сигарет. Каждый охотник знает, что нельзя курить, когда стоишь на номере. Зверь почует дым и уйдет в противоположную сторону. Я не хотел шуметь и, крадучись, пошел отчитать дилетанта. Когда я возвращался, прогремел выстрел, и я увидел пороховой дымок над тем местом, где оставил Диму. Это означало, что стрелял он. Я ускорил шаг и, подойдя к своему номеру, услышал радостный шёпот сына: «Папа, я попал! Там, смотри, косуля лежит», – показал мне сын, но почему­то совсем в другую сторону от нашего сектора стрельбы. «Зачем ты стрелял? ­ почуяв неладное, спросил я. ­ В ту сторону нельзя стрелять, там же люди стоят на номерах». Выстрелов больше не было. Через некоторое время егерь дал отбой, и охотники потянулись к туше убитого животного. Я взял у сына ружье, попросил его помалкивать о выстреле, и мы тоже вышли из своего укрытия. «Василич, ты зря стрелял в эту сторону, – сказал мне егерь. – Я же говорил... А ну проверь: вся твоя команда в сборе». Я пересчитал, так и есть: не было Михалыча, моего старого друга. Мы кинулись к его номеру. Бедняга лежал без чувств, пуля прошла сквозь косулю и угадила Михалычу прямо в голову.

Как ты догадываешься, я не сказал, что стрелял мой сын и ему строго­настрого наказал никому не говорить, даже своей матери. Видишь ли, юность – это дар природы, а зрелость – произведение наших усилий. Сегодня я словно дерево, которое наклонилось, но его еще не вырвали… Как доктор, я понимаю, что при сложном диагнозе должен сомневаться и не бояться советоваться с коллегами. Тебе рассказал, потому что завтра суд, и я буду совершенно счастлив, если мой замысел удастся, и меня посадят вместо сына. И в этом случае мне не нужен твой совет, коллега.

Из цикла «Недетские рассказы о детях»

(От автора. Все события и герои вымышленные. Любое совпадение является случайным.)

Еще больше на www.ohotnik.net